Искусство : Литература : Грейв Ван
БиографияПрозаПоэзияАрхив и критикаВаши отклики

Литература
СОДЕРЖАНИЕ
избранное из книги

ПЕРВОЕ ПРОЩАНИЕ
I.
Царица Савская
"Шел по улице причальной..."
Абстракция
"Ангел, пролетев страною..." (из поэмы "Комментарий")
"На полках пыльных врозь разбросив книжки..."
История
"Спи - броди по улицам петляющим..."

II.
"Бредет под каплями, сжав трость..."
Брату

III.
"Иначе жить, другое понимать..."
"Я шел и думал: это ты ль?.."
"Когда к миру, в котором блуждаешь..."
"Ахнет губами одними черноволосая ангел..."

IV.
"Чердаки выдаются нарочно и криво..."
"Euthanasia..."
"Вашу квартиру (московскую, венскую)..."
Кошмарчик
"По сердцу мне был дрейф бульвара; впрочем..."
Нарочно испорченное стихотворение

V.
"Странно, когда себе - сонно..."
"Не всё ли, что за сигаретой..."
"Клянчит осень строки на прощанье..."
Пироскаф
"Идешь - решительно и скоро..."
"Вагон. Я уеду направо..."
"Много сроков прошло, а я не писал..."
"Подземный переход сожрал меня навечно..."

"Под сапожками твоими снег, да лед..."

ДОПОЛНЕНИЯ
Rhinocerus
"На небесных бульварах мои комнаты где-то..."
"Ты видишь пятна - много их..."
"Эпистолярный жанр порой анахроничен..."
"Склонившись над штрихом числа..."
"Слова: "Во Франции - футбол..."
"Во славу Бахуса крепленое вино!.."
"Он шел по изумрудному лесу..."
"Когда к миру, в котором блуждаешь..."
"На площадях прекрасной Виндобоны..."

ПОЭМЫ
Белые шаги
Триптих


_________________________________________


ПЕРВОЕ ПРОЩАНИЕ

ЦАРИЦА САВСКАЯ

В.К.

Верните мне скорей слова рассыпанные -
они на карте затяжной кампании -
в овражных линиях названья - всхлипывают,
едва позванивают восклицаньями.
Кто знает, что мне в них? ...Бульвары светлые,
а когда темные - так плакать хочется;
пока деревья с лужами кокетливы -
раскосоглазый белый пудель мочится,
а после - желтый зонтик между стульями -
любви громоотвод изысканный;
отдаться сну - убитому - пилюлями -
Вольфгангу Амадею М. (обысканный,
уставший, бледный и, безжизненный,
в лицо чужое взгляд потупивший),
а та, которую - пожизненно,
наверно, даже не соскучится...
...Глазами не искать ответов мне -
расстроенное сердце светится, -
ей-богу, вам и в этой болтовне
йеменская - ох! - царица
встретится.

XVII/XII/MCMXCVI     ^


***
Шел по улице причальной.
Снег летел, звеня печально.
Кто прильнул к стеклу, бессонный?
Вальс я слышу похоронный.
Меж домов бродил, отчаян -
сам себе бывал случаен...
...Только именем не странный -
Ангел - Богом мне отданный.
...Кто приник к стеклу бледнея?
Призрак в белом, леденея,
по следам дороги санной
шел беззвучно, неустанно...
...Кто стоит, к окну прильнувший,
холодом в лицо дохнувший?
Спички - вот огонь желанный.
Где неслышный образ странный -
с бородой заиндевелой -
ты рукою машешь белой...
...Я бегу к тебе, старик!..

...На снегу семерка пик...

АБСТРАКЦИЯ
Золотые солнца звуков -
как монеты чаевых.
Успокоился, затих,
имя странное смяукав.
Я знакомил. Брат молчал,
слыша шепот размышлений.
Строен ужас наблюдений
и ненайденных начал.
"Слышишь шум кастрюль на кухне? -
Это просто бледный звук -
иль в цепочке верных рук
блюдо зазвенит и - рухнет..." -
нежно произнес сосед,
улыбаясь лишь глазами.
Что-то было между нами
и летало нам во след.
"Вам не скучно бледных окон
отворять слепую рать?" -
нависающий опять,
он, мяукнув, скинул локон.
Я зевнул, пугая небо
неприличным звуком рта...
...Снилось ночью: мне - Молебен,
а соседу - пустота...

ИЗ ПОЭМЫ "КОММЕНТАРИЙ"
Ангел, пролетев страною -
синекрылый, быстрый -
"Amen" - крикнет и, весною,
занесет в регистры.
А трамвай торопит-едет;
давленые лужи
звякнут по дороге медью
черных полукружий.
И гитара заиграет -
во дворе стоглазом.
Ты себя в другом узнаешь -
отравился газом.
А трамвай торопит-едет -
и во мне, двуногом,
ты, вглядевшись, видишь - "Credit"-
и взлетишь за Богом.
Синекрылый Ангел быстрый
реет над страною.
Крикнет - и в свои регистры
занесет весною.

***
На полках пыльных врозь разбросив книжки,
задумчиво переставляют фишки
искусники и мудрецы.
В поэмах их есть строки для надгробий,
уныло шарит в поисках подобий
их умный взгляд. Им ведомы концы,
начала, продолженья нитей,
сплетающих в единое весь свет -
или неведомы? Храните
свой в тайне окончательный ответ...

1
Исход, исход - какая слава слов!
Их не вместить ни в год, ни в много лет.
Не возместить сказания волхвов,
ни колокол, ни вечный парапет.
Они даны - и многое дано.
И долго жизнь ворочает страданье,
но воскрешение над нами свершено.
Исхода нет - вот наш венец сознанья.

2
Не будем плыть вдоль красных берегов,
мы лишь наделаем в воде кругов -
но мелко здесь и ждет удар о дно,
а через ночь забьют над нами крышку.
Не станем спорить:"...то-то спасено,
а то-то - наблюдаем только вспышку."

3
Испить, узнать - да обходить трамваи -
нам иногда на целый год поручено.
Иль это осень грустно нам кивает
и пишет лик художником измученным?

4
Срывай, срывай листки календаря,
перебирая алфавит недели.
Мы долго и бессмысленно сидели,
о чем-то монотонно говоря.
Как заговор расследующий царь -
вскочив с постели, влез на подоконник -
чтобы в петле уснуть... Пылают сонник,
свеча упавшая... Распространившись, гарь
разбудит задремавшую собаку
и, не поняв безмолвно ничего,
она помолится своей молитвой верной,
и, не увидев смерти средь всего,
ушами поведет, напрягшись нервно -
ничто еще не предвещает драку.

5
Галлюцинация плывет,
плывет перед глазами.
Я в кухне. А в тарелках лед -
неровными кусками.
И мама здесь, и речь ее - и речь ее струится.
Не отдышаться, не остановиться -
галлюцинация: ребенок беспокойный
незримо тут присутствует - невольный
свидетель разговоров моих, тайный -
призрак-дитя, твой взгляд маниакальный
я чувствую. Но речь опять струится,
и не дано нам вдруг остановиться.

ИСТОРИЯ

Здравствуй, друг. Курильщик? - Закури.
Дым развеется. Печальна маска Музы.
Лев на ручке отворившейся двери...
...Изумрудные лежат арбузы
в странных тенях комнаты моей.
Я пирую и слежу за стенкой:
жду мазков загадочных кистей,
жду тех слов - и предвкушаю сценку...
...Валтасар, уставший в ожидании,
Валтасар, ты можешь кончить пир.
Нет огня. Прими же знак скитаний,
выйди из дворца в холодный мир...
...Дым развеется. Я снова пал в кровати,
теплый саван крепко натянув.
Отворите окон черных рати,
отворите кровь, мне жизнь вернув...
...Жар свечей. Потух фонтанчик алый,
черной струйкой растеклась на пол...
...Диким взглядом провожал меня двуглавый,
где-то поселившийся орел.

***
Спи - броди по улицам петляющим
как старуха с крючковатым носом -
вот и этот дом ты, отвергающий,
мучаешь неведомым вопросом.

Окон створки наглухо забиты ли
на скрипучих петлях заржавевшие -
шепчешь ты хозяевам обители
речи странные и надоевшие.

Или - люстры ярусами светятся -
как пилястры мраморными жилками -
локоны античных статуй свесятся
застывать надгробными ухмылками.

Спи - броди по улицам петляющим,
тростью возвещай свое прибытие.
Свет играющий над воском тающим
объяснит тебе твои события.

***
Бредет под каплями, сжав трость,
Февраль. И с головокружением
зима уносит мокрый хвост
последним крохотным движением.
И тянется зеленолапый -
за ней - игривый странный зверь.
И вкус, и незнакомый запах,
и клетки золотая дверь.
Уже два месяца Христу,
Февраль увел волхвов на Запад.
Покорна птичьему свистку,
вода не прекращает капать.
Трамваи, отразившись в лужах,
дрожат от холода сквозь щели -
и открывают двери людям,
мечтая только о постели.
Уже два месяца Христу,
а как холодны храмы ночью.
Звенит шагами по мосту -
это Оно спешит к полночи.
Оно, тяжелое, течет,
и катится - и бьется.

...Лишь черный космос над свечой -
воск тает, пламя вьется...

БРАТУ
Сверчок в шкафу - а в переулке зяблик.
Вокзал не спит. Ты ставишь свой кораблик,
а в это время облака на небе
над Альпами танцуют венский вальс;
ты в лифте поднимаешься к себе,
и строгой готикой гравюр на меди,
и - пиччикатами коснется альт
чего-то, отнесенного к судьбе.

***
Иначе жить, другое понимать,
Платок узорный яблок серебристых
Над шалостями весело держать -
Ах, вот талант колдуний голосистых.
А я все жду любовников немых -
В зеленой вате леса и тумана
Пугающихся и шагов шамана,
И веток обнаженных и кривых.
Они бредут на этот дикий звук
Твоей веселой и внезапной песни
Но снег... Снег уничтожит все вокруг,
И не оставит даже поднебесье...

***
Я шел и думал: это ты ль?
Зима - стеклянная бутыль,
а в ней театр спрятан:
и музыка едва слышна,
поэзия еще нежна,
и занавес не скатан.

Я шел и думал: это что -
угадывать твое пальто
вот там, за поворотом?
- Соригинальничать? - Увы,
какая обезьянка вы,
а я был идиотом...
Я шел и вспомнил: я стою,
а улица вокруг свою
мечту воображала.
И догадался: пустота,
пальто чужое и не та...
...А ты ко мне бежала.

***
Когда к миру, в котором блуждаешь,
кто-то чертовски тебя ревнует,
когда ты удивленно читаешь
чьи-то странные поцелуи,
разрешенные лишь на бумаге
твоим алым флажком запрета, -
глупых февральских огней зигзаги
так и не заметили лета,
когда чьих-то ночных откровений
полушёпотом-полукриком -
не тебе ли месяц весенний
заменил их красивым бликом?

***

I.Z.

Ахнет губами одними черноволосая ангел.
Рыжеволосая демон шепчет губами одними.
Кажется чаще, что это может назваться любовью.
Кажется часто, что это может назваться иначе.

Если еще улыбнется черноволосая ангел -
здравствуй - губами одними; может, еще тебя встречу.
Может быть, ты расскажешь, как назовешь это время,
или я должен слушать долгие речи чужие?

Видишь, совсем нет рифмы - будто слова перевода.
В сердце моем, как в гроте, будет легко заблудиться.
Может быть - заблуждаться, это читай с удивленьем;
я рассмотрю твои пальцы как семисвечник субботний.

Рыжеволосая демон шепчет за мною молитву.
Я очарованно верю, черноволосая ангел.
Кажется чаще, что это все же зовется любовью.
Кажется часто, что это зваться не может иначе.

31.5.1993     ^


***
Чердаки выдаются нарочно и криво,
порою предпочитаю рядом
обнаженные плечи. Льдинки в ладонях
(полутаящие линии судеб)
напоминают о тысячах трио,
контрасты слабо означены взглядом,
в полукасающихся коленях
зависимость обретает статус
неполноценности или родства.

Ознакомление ведет к иному,
дотоле неизвестному чувству,
когда описание острова, будто курвиметр,
диктует ритм стихов и названий бухт.
Загадочным рельеф остается все же;
воображаемый буй походит на скипетр;
да, женщина - остров, разбуженный метрономом,
как осиным полетом цветочный слух.

MCMXCIV, 7.XI     ^


***
Euthanasia... Я знаю, на правом плече
родинка помнится. Навязчивей лимона
"Salem" - курю, не думая о Соломоне,
но о Царице Савской... Песня о свече,
как сквозь прищур приотворенных век
ласкает кожу взгляд флюидом света.
То ль зверь, то ль просто голый человек...
Euthanasia... Она - раздета,
а я - быть может, завтра не живу,
уткнувшийся в подушку, существую -
сползающую вдруг свою слезу
роняя в сползшей простыни кривую.

MCMICIV, 24.XII     ^


***
Вашу квартиру (московскую, венскую) -
закройте наглухо, спуститесь вниз,
блефуйте, завидев фигурку женскую,
вынашивайте свой веселый каприз -
за белым (опелем, фордом) загадочно
(из Фаворитен или в Лефортово?) -
курите ментоловые - зло и припадочно,
косясь на колесики времени чертовы.
Пока бренчит чепухою посуда,
из шариков можно связать букеты -
целуйте тело и ждите чуда,
на старте взрывайте свои ракеты,
и, ахнув, - прическа по Ренуару,
позолоченная очень мило, -
на мокром утреннем тротуаре
ваше сердце вчера, сволочное, сгнило,
ваше милое сердце, приятель, - в ударе.

I
А печень?
- Не печень, печенье. Фламандское.
Не рюмка. Реомюр. Жарища.
Дима не стал пить плохое шампанское.
А ты была совсем не жрица,
ты на любовницу не похожа,
ты не похожа на поэтессу.
Смотреть на смуглую нежную кожу -
нету горше деликатеса.

II
Тополиной ватой набитый ранец,
скомканное предисловие станций -
в деревне оглохший от сна иностранец -
нащупываю декадентские стансы.
Лифт в моей башне скрипит иначе,
чем ствол этой ивы на перепутье,
но линии на ладони тем паче
указывают на распутье.
Жестяное полукружье солнца
над полуоблаком снега стального,
ресницы чаинок на самом донце -
стаканная горечь всего остального:
обидная музыка слов извлеченных,
сопротивляющихся изо всей силы -
будь это трепетный шепот влюбленных,
будь это грубый лепет дебилов,
только не сделаться им стихами,
отстукивающими нервно и точно
события, присланные стариками
нам - оттуда и равноточно.

III
Успокойся, замедли говор,
кровь направь через фьорды и льды,
пусть спокойный расчетливый повар
умножает названья еды,
ты прислушайся лучше к другому:
успокойся, попробуй прилечь.
Фьорды, фьорды... К кинжалу какому
прикоснуться, неистово течь,
черной лужею пачкая мрамор,
стекленеть изумрудом зрачков,
вспоминать потолки старых камер
и отчетливый скрежет замков...
...Фьорды, фьорды...Холодной рукою
ты закроешь веки мои -
я любил тебя. Море покоя.
"...Голубое, как небо, аи."

IV
Пожилые друзья объяснят все вернее.
Незнакомых врачей поточнее слова.
С обезьяной фотограф меня сделал бледнее,
без нее же я был бы заметен едва.
Криворукое чудо, обними меня крепче,
и пусть гулко сереет на снимке тот день.
Это будет, конечно, ни чуть не легче,
чем печально тебе подарить сирень.

MCMXCIV, 7.XII     ^


КОШМАРЧИК
Замочной скважины тоннеля вполне хватало,
чтобы от будущего тотчас отказаться.
Асимметрия Паганеля вдруг пугала -
как у навязчивой октавы братство,
согласье звуков ширится излишне,
когда педаль освободить забыв,
ты свой мотив в рояль ниспровергаешь
и руки в водопаде омываешь,
очки на черной крышке положив.

Нет. Общая анестезия
рождает чувство приглашенья к дырке.
Пробка не внутрь выйдет - а наружу;
вино спокойно превратится в лужу,
ладошка Существа Обеспеченья
не споря с направлением леченья
подхватит увлеченного меня -
и вновь - как жизнь назад - скамья,
развешивает санитарка бирки
с фамилией и именем вещей -
пока я смертью лакомлюсь своей.

MCMXCIV, 7.XI     ^


***
По сердцу мне был дрейф бульвара; впрочем,
ловля себя на верном ударенье в слове,
как чувство составляющей отвара -
почувствовал, как прибывает старость -
и выйти вот на улицу пора.

Совсем ушла, почти не оглянувшись;
а сердце билось как-то асинхронно -
чем колебанья от биений отличив? -
набрасывая маскхалат сюжета,
можно забыть, что чуть видна манжета,
как ни был бы рассказ велеречив...

...Никто не шел со мной, никто - напротив.
Дома - как мебель; интерьер бульвара
к законченности - нет, не приглашал;
нечастая, но сильная любовь...сегодня оказалась - очень;
раздался выстрел. ...Падал я - и старость
все тлела в выпавшей из пальцев сигарете -
так долго: навзничь и раскинув руки, -
и после - грохотал автобус,
я удалялся боковой дорожкой -
оттуда - где своей кудрявой ножкой
прохожий пудель растревожил пепел.

MCMXCIV, 1.XI     ^


НАРОЧНО ИСПОРЧЕННОЕ СТИХОТВОРЕНИЕ
Волосы, дни могут выпасть:
сечься, виться - и выпасть.
И календарь - как парик,
цветок из пластмассы в стакане,
ты - чуть озябший старик
вспомнишь тенистую крепость,
древнюю серую крепость,
в памяти вставшую вдруг.

Милая... Транспорт увозит
время, теряя по зданьям.
Люки сквозь прозу асфальта
обозначают дискретность -
время с начала фальстарта,
время, включая суетность,
стойкое время событий,
даже сценариев сна.

Слышно журчание трещин.
Весь кракелюр изначален,
образы можно коверкать
просто подобьем своим...
...Жертвовать разные вещи
на построенье купален
кажется все-таки верным
даже нежадным святым.

Милая... Встать среди фильма,
выйти в фойе - как в обои;
кофе - бесчувственный стронций,
списком пропущенных станций
обозначающий место
ассоциаций обоих, -
ложечка в кофе - как символ,
сразу приравненный к жесту...

***
Странно, когда себе - сонно
отряхивающим движеньем -
как проводом оголенным
(практически самосожженье) -
напомнить водой из крана -
наполнив бурдою стакана,
обгрызанным и нелепым
дырчатым черным хлебом,
потрескавшимся омлетом,
о том, что - еще на этом.

11.08.1996     ^


***
Не всё ли, что за сигаретой,
за кружкой, в жёлтом круге света,
за рваным разговором вечным,
то громкою, то тихой речью
под запах табака и лука,
скрип мебели, посуды стуки
всё - от прихода до ухода -
лежит от алефа до йода?

3.X.MCMXCVI     ^

***
Клянчит осень строки на прощанье,
расшалившись топчутся слова:
изумрудной девки - глаз желанье,
золотистой - грудей тетива,
медно-рыжей девки - поясница,
сладким потом обдающий звук,
и - декабрь над девкой сребролицей
наклонился жадно пить из рук.

ПИРОСКАФ
И на безлюдье своего угодья
к словам своим мой голос не подходит,
страшусь немого, косного бесплодья,
до Рима не доплыть на пароходе,
откупорив бутылку, вдруг упасть,
откинуться, забыться, и, в бессилье,
обмякнуть, побледнеть, сжимая снасть,
прищуриваясь в сторону Сицилии,
последней сигаретой осознать -
без изыска отчетливой строкою -
дрожащею уродливой рукою
угодливо последний знак подать.
Но прежде я у цезаря во власти,
в квадратной пепельнице глохнут страсти,
недогорая до конца и, частью,
служа для легких, к легкому несчастью.
Головка Нефертити на груди...
В далеком августе как первое причастье...
Царица золотая безучастна,
как безучастно сердце позади.

23.08.96     ^


***

И.

Идешь - решительно и скоро,
а куришь - мерзнешь и дрожишь,
но мимо - взгляд. Ты говоришь,
самой себя, прелестный сторож, -
о чем-то... Как твоя собака?..
...Погода пачкает пальто,
и нету никакого знака,
не обнаружится ничто,
как ни хотел бы я, однако.

Лицо, единственное в мире -
как много мечт вокруг тебя.
Склонившись, пишешь: "...декабря", -
а я раскашлялся в квартире,
и, бреясь, в зеркало впиваюсь, -
о, я себя не признаю.
Неужто я за ним скрываюсь? -
я улетел давно на юг,
я выспался героем книги -
и скатерть вислой бахромой
завяжет все мои интриги
вокруг тебя одной.

XVIII,XII,MCMXCV     ^


***
Вагон. Я уеду направо,
невиден (замечен любою),
любуюсь собою; оправа:
не прислоняться спиною -
и не обняться с тобою -
всегда не имею права,
и голос чужого ковбоя,
пока немота состава,
и - лишь тошнота покоя,
и та ломота сустава
(затерянная застава,
последняя очередь боя),
и вспышка любви и гнева.
Тоннель, а потом - налево.

16.07.96     ^


***
Много сроков прошло, а я не писал,
много писем пустых полетело на ветер,
много слов подошло, а я сочинял
только листик, единственный листик на свете.

О том, как по небу сочилась вода,
о том, как румянилось сердце в тревоге,
о том, как режут ладонь повода,
когда никогда и нигде по дороге

не встретить её по дороге сюда.
Брести по возможным маршрутам воздушным,
и сердцем своим воробьиным, тщедушным,
стремиться, любить и лететь в никуда.

23.VII.MCMXCVII     ^


***
Подземный переход сожрал меня навечно,
хоть эта вечность очень скоротечна,
самодостаточна, садово-самотечна,
и, может, по-ребячески, беспечна,
а, может, как отечество, любезна:
как полная, чернеющая бездна -
и мзда - и, в то же время, безвозмездна -
и препираться с нею бесполезно.

i
Движенье по небесному бульвару
открыто не по воле полицейской
в Сокольниках или на Красносельской,
а где-то там, куда, ещё школяр, я,
под дождь осенний, первый вальс любовный, -
бродить, шептать, молиться многословно,
и мягкий ворох той сентябрьской охры
небрежно разрушать своей ногой -
бежал, всё бормоча под стук тугой
воды о старый капюшон мой мокрый...

ii
В твоей машине, старой и зелёной,
гостеприимной, можно закурить,
облокотиться, в ночь, у этих клёнов,
и, не решаясь быть, или не быть,
задумчиво ловить глазами блёстки
мигающих сигналов перекрёстка,
вести беседу, в кресле развалиться,
не силясь вспомнить, и без сил забыться.

iii
А есть такое: свет, глаза вождя,
начальство, клинописные таблички,
а ты - усталый делатель дождя,
тебе не разрешают вить косички,
и снова - поза древнего писца,
с оплатою в условных единицах,
и боли, то ли - в области крестца,
то ль в области душевного приличья.

XVII/VIII/MCMXCVII     ^


***

девочке из Синих камней, с Хрустальной улицы

Под сапожками твоими снег да лед,
голубая шапочка в толпе мелькнет,
город твой, как снежный бутерброд,
то - вперед, а то - наоборот,
там намазаны домишки и дома,
спят в них плюшевые мишки, и зима
между ними прячет в свой карман
осенью забытый ятаган,
прячет в нём следы твоих друзей,
прячет одиночество и стыд,
прячет все, но ты иди скорей,
для тебя мои растут стихи,
для тебя, мокроволосый мой,
молчаливый иногда, божок,
этот город, и совсем другой,
и еще сто тысяч лье и строк...


ДОПОЛНЕНИЯ

RHINOCERUS
  Снова, снова дождь спешит стучать.
 Лица в сумраке - как свечи восковые.
 Ручейки воды текут кривые,
 а на небе вечная печать.
 
 Плачет, плачет добрый эльф - а я
 "Rhinocerus" - вывожу рукою.
 В чешую воды одев меня,
 дождь подводит медленно к покою.

***
 На небесных бульварах мои комнаты где-то -
 здесь бываю я время от времени...
 ...Не мешают советы, не мешают приветы,
 молчалива хозяйка - беременна.
 Только птицу держу я - да престранную птицу -
 и свидания с ней ненавязчивы.
 Если с кем прихожу я - улетает синица
 на плечо Ничего несказавшего...
 ...Вот дыхание - здесь он - на небесных бульварах -
 где-то именем перед омегою...
 ...Я в квартирах чужих слышу песни из старых -
 я, школяр, в синей шапочке бегаю...
 ...На небесных бульварах почта только от брата,
 что приходит путями окольными.
 На зеленые стулья мы садимся когда-то,
 чтобы выслушать звон колокольнями.
 Это звонят немые, ухватив за веревку,
 подойдя с площадей меж вокзалами.
 Их прически - льняные, их движения ловки:
 кто-то верными правит вассалами.
 На небесных бульварах - ты вернулась, синица -
 кто же был молчаливым хозяином?
 Колокольный звонарь не зайдет, не приснится,
 проходя по небесным окраинам...
 ...Вот дыхание - здесь он, на небесных бульварах -
 где-то именем перед омегою...
 ...Я в квартирах чужих слышу песни из старых -
 я, школяр, в синей шапочке бегаю...

***
 Ты видишь пятна - много их:
 одни - огромны и напрасны,
 другие - сочны и прекрасны,
 как апельсинов красных штрих.
 Все - свет, все - воздух, луч скользит
 по винограда льду лениво,
 иссиня-черные чернила -
 прохладный чернослив разлит.
 Но вдруг мелькают рожки черта,
 и узнается он в листве -
 и небольшой поклон тебе -
 раскланялся из натюрморта.
 Он улыбнулся чуть, а ты
 уже все краски перепутал,
 ты из-за страха все напутал -
 везде запутаны черты...
 ...Исчез внезапно он и вот,
 уж радостно прозрачен воздух,
 сияют ярко влажных гроздьев
 цвета - прекрасен поздний плод.

***
 Эпистолярный жанр порой анахроничен -
 так будь же ты не так категоричен -
 письмо, и Бог с ним, напиши ответ.
 Что было в мае - и не в мае тоже -
 спокойный лишь удар волны по коже,
 как будто где-то абсолютный Боже
 так улыбаясь, и дарует свет.
 Ты пишешь письма - и портрет твой ясен.
 Он пишет письма. Где-то за окном
 крылом сверкнувший ангел послан в дом.
 Жди, может, смерть - но мир опять прекрасен...

***
 Склонившись над штрихом числа -
 вполголоса наш спор об этом.
 Стихи в тетрадях разогреты,
 стекают - их ладонь нашла,
 нащупала. Огромный шар
 всего - в словах вдруг хрупок сразу,
 как будто разбиваем вазу -
 осколочков тончайших пар.
 Мы спорим. И латинских букв
 упруг рисунок - как монеты
 ложатся игреки и зеты
 в страницы мановеньем рук.
 Мы спорим - а какой-то срок
 тепла раздут в стакане чая.
 Мы, ничего не замечая,
 узнаем, что такое Бог.

***
 Слова: "Во Франции футбол" -
 и кто-то верит и не верит.
 Вот радио - закрыл я двери,
 куда-то вроде отошел.
 Я рисовал. Звук поездов
 во мне родился и тянулся -
 как будто в темноте проснулся:
 знакомый запах холодов,
 сине-зеленая река,
 все предложенья - назывные.
 Туман. Забыты позывные,
 так надоевшие пока.
 Еще я только рисовал
 зелено-синее сравненье
 с душою - но через мгновенье
 вдруг я проснулся, разорвал -
 вот так. И двери распахнул -
 во Франции футбол - разлитый
 по комнате - и мяч забитый,
 как будто пьяница дыхнул.

***
 Во славу Бахуса крепленое вино!
 Покуда здесь одни шаги и ветры -
 не продлено, не продлено, не продлено
 ни на полголоса, ни на полсантиметра.
 Зелено-алый фильм, как для немых -
 "Курится дым над тайною тропою..." -
 и бег вдоль нескончаемых прямых
 порвет обрыв над каменной рекою.
 Не продлено, не продлено, не продлено.
 Букет звенит холодным блеском взгляда.
 Во славу Бахуса крепленое вино,
 или, увы, кирпичная ограда.
 Писать не надо. Призрак-гробовщик
 уносит старенькие вещи.
 Секутся древка полусгнивших пик,
 и только ворон остается вещий.

***
 "Он шел по изумрудному лесу,
 и вороны воздух клевали.
 И казалось вокруг ему: бесы
 окружили и закивали,
 и закаркали, и завыли...
 ...Он нащупал свое распятье -                         
 и исчез незаметно - или
 вдруг надел изумрудное платье"...

 1
 ...Так читал я роман за новеллой,
 в ироничных запутанных сказках
 я искал перо птицы белой,
 а нашел птичий веер в красках.
 Да в тумане хороший город
 не дает мне соскучиться снова.
 Прежний флаг над корабликом спорот,
 и теперь он под сенью другого...

 2
 ...Впрочем, будем любезны друг с другом,
 поцелуем священный камень,
 и отправимся по подругам
 бормотать свой привычный "аминь",
 донесут ли туда нас ноги,
 довезет ли туда автобус -
 я не знаю, но полдороги
 будет с нами кружиться глобус.

  3
 Так и так, и пора за дело,
 так и так, и пора со стула.
 Привиденье халатом висело
 и качалось, пока здесь дуло.
 Там и мы свои куртки накинув,
 отойдем в древний мир невесомо,
 а пока - на ветру нам стынуть -
 вот у этого серого дома.

***
 Когда к миру, в котором блуждаешь,
 кто-то чертовски тебя ревнует,
 когда ты удивленно читаешь
 чьи-то странные поцелуи,
 разрешенные лишь на бумаге
 твоим алым флажком запрета,-
 глупых февральских огней зигзаги
 так и не заметили лета,   
 когда чьих-то ночных откровений
 полушепотом-полукриком -
 не тебе ли месяц весенний
 заменил их красивым бликом?

***
 На площадях прекрасной Виндобоны,
 за столиком в каком-то Петерхофе,
 где Моцарт, может, чай пил, может - кофе,
 нам с братом колу подали, как лед.

 На площадях прекрасной Виндобоны,
 где ходит воздух, чуть обожествленный,
 и елки майской пух еще зеленый,-
 нам подали горячий бутерброд.

 На площадях прекрасной Виндобоны,
 стояли мы - и взором утомленным,
 насытившимся, даже благосклонным,-
 читали интересный анекдот.

 На площадях прекрасной Виндобоны
 ловили солнце фотоаппаратом,
 и удивлялись очень сильно с братом,
 что в Виндобоне есть еще народ.

 Do you like Vindobona?


ПОЭМЫ

БЕЛЫЕ ШАГИ

  I
 Я все оплакиваю сны,
 неснившиеся мне с весны,
 несбывшиеся целый год -
 настойчивый один лишь ход
 часов напомнит иногда,
 как просыпался я тогда,
 среди той ночи, как рассвет
 встречал, поняв какой-то свет,
 во всем звеневший... Что теперь -
 проснувшись, только скрипнет дверь,
 забыв, пожатием плечей
 я предаю сны тех ночей.

  II
 Доска - и легок шашек стук,
 как будто мысли чьей-то звук
 так гулок - словно мысль пуста
 и, черно-белые, листа
 квадраты равнодушно ждут
 твой ход, а может, мой - иду
 опять... Итак, я проиграл,
 ты - выиграл... а Бог сыграл
 тобой и мной? - Шучу, шучу;
 несу, сдувая пыль, свечу;
 зажег: погас вдруг лампы свет;
 свеча горит, а Бога - нет...

  III
 ...И все ж, за гранью маяты
 есть грань, где что-то ловишь ты -
 от пальцев, нервных без конца -
 до побледневшего лица
 мелодия знакомых нот
 в какой-то миг с тобой пройдет
 по улице, сквозь шум машин,
 людей, их слов, забот, причин -
 ее в толпе вдруг потеряв,
 находишь снова и, отстав,
 не догоняешь по пятам -
 и все... Ты снова веришь снам
 и, случаев урок твердя,
 намек в них ищешь для себя.

  IV
 Пора - мне надо уезжать:
 настало время возвращать
 и возвращаться; ночь в пути.
 Вчера вдруг в Завтра перейти
 пытается в вечерний мрак,
 меж фонарями вставший так,
 как будто время надо мной
 застыло - или час иной,
 отличный от других часов,
 течет над жизнью поездов,
 вокзалов, рой людей накрыв.
 И, ожидание сменив,
 раздумье подошло ко мне
 и что-то мыслится вчерне.

  V
 И смутно мыслится потом,
 когда уже ты входишь в дом
 и, встретив, узнаешь опять
 окно, обои и кровать,
 и коридора желтый свет,
 и ночь... Бессонница газет
 и чай твой поздний на столе
 устало стынет, и в стекле
 стакана старое тепло,
 и чувство странно потекло
 усталости, уюта... Вдруг
 сомкнулся ощущений круг:
 событий всяких толчея -
 течет частица бытия.

  VI
 Проходят дни - туда, вперед,
 приблизились мы вновь, и вот,
 вдруг видим: отдалился день
 рождения еще на тень
 по солнечным часам - и что? -
 лишь солнца белое ничто
 так несомненно. Вечен круг
 над нами. Только прошлых мук
 и радостей и просто дней
 будничных помнятся верней
 минуты, мысли и слова -
 и будет, кажется сперва,
 все то ж, все - абсолютно так
 сегодня, завтра - только знак
 надежды, ожиданья - он
 неуловим, неслышен, - сон.
  VII, VIII, IX, X...


ТРИПТИХ

ЧАСТЬ I

  I
 Гони, мудрец, чужие думы,
 освободись от букв и слов.
 Представь себя сорвавшим сумы,
 летящим поверх куполов.
 Строения твоих народов
 забудь, перечеркни их план;
 представь под синевою сводов
 ревущий табор... И обман
 твой разум успокоит властно -
 и ты узришь свободу звезд
 и, погрузившись в книги страстно,
 поймешь значенье тех борозд -
 оставлены здесь на металле
 рукою древнего писца...
 ...Твой голос гулко звонит в зале,
 открыв чужие словеса...

  II
 ...Так думал Бог певца седого,
 а мы послушаем другого.
 В который век - считать не стоит -
 могила время успокоит;
 в какой стране - ты сам узнаешь,
 когда вглядишься в эти храмы,
 когда познаешь эти драмы,
 когда - знакомое признаешь.

  III
 Так жил народ у пены бурной,
 пред морем жизнь - лицом к лицу -
 честь рыбаку и честь стрельцу -
 по кубку; государю - урна.
 В ней предков славный прах храня,
 сосуд в тепле таит земля.

  IV
 Народ тот славен был премного:
 монахи тяжко чтили Бога;
 обычаем был полон край -
 то бабка нагадает в руку -
 то ль фокус дядьки скрасит скуку,
 то ль вовсе праздник - выбирай,
 но в тот же час - трудись проворно;
 моряк - ныряй в волну задорно,
 кузнец - владей металлом прочным,
 а коль слуга - скачи нарочным...

  V
 ...Была среди людей тех вера
 в монаха, старца Елизера;
 на праздники стекался люд;
 толкуя книги и знаменья -
 помыслив, иль без промедленья,
 он подавал зевакам в суд:
 что нынче море? быть пожару? -
 уж все известно Елизару.
 Придет бродяга - не откажет,
 что сбудется, что нет - расскажет;
 порой же, цокотом ударя,
 к нему - и слуги государя...

  VI
 А государем в тех границах
 был славный князь, могучий князь.
 Когда б не рвал он зверя пасть,
 то брагу б пил в своих столицах.
 Он сделал подвигов немало,
 о том история узнала,
 и при дворе большом его
 довольно юношей беспечных
 скучало на охотах вечных,
 да, впрочем, больше - ничего.

  VII
 Вот новость тайно пролетела -
 и слухи затемнили дело,
 и шепот полускрыл уста.
 Там - бабка замертво упала,
 там - в думу парню мысль запала,
 дошло до царского перста.-
 То Елизар открылся людям.

  VIII
 А дело было в смене буден,
 за праздниками жизнь текла.
 Событий древности познанье
 алкает страсти и вниманья.
 Так наш мудрец дерзал привычно:
 читал он тайнопись отлично,
 и вот, что он расшифровал:
 что где-то за морем - полгода
 плыть нам - "есть, рвется нить народа..."

  IX
 Историк, было, наш смутился
 и Богу с полчаса молился,
 поняв, что все же это так,
 сам Елизар, не будь дурак,
 бумаги сжег, золу развеял,
 поколдовал и... слух рассеял.

  X
 А что у нас за то бывает -
 юродивый лишь то не знает...
 ...Так наш монах перед судом -
 и волен страж ему велить.
 " - Так, говоришь ты, Божья нить
 народа... - Да, пред алтарем...
 - А где ж письмо, бумага, знак?
 - ...Все сжечь Господь велел мне ныне...
 - Ты обманул! Конец святыне!" -
 да не могло же быть не так:
 и Елизара волокут,
 и завтра, может, засекут,
 иль, впрочем, будет и построже -
 ах, не дай, Боже, княжий суд!

  XI
 А князь травить поехал зверя;
 друзья в добычу взгляды вперя,
 скакали; он же думал много;
 вокруг возня и рев: берлога -
 вот счастье нашим егерям;
 а князь, задумчив, долго ехал.
 Пока же в стан свой не приехал,
 трубач отбой дал лагерям.

  XII
 Наутро созван был народ;
 на площади - и брань и хохот;
 но вот, уж слышен мерный грохот -
 стрелец разбойника ведет.
 То Елизар плетется к плахе.
 Народ притих. Не слышно птахи.
 Глашатай приговор вскричал;
 знак палачу, чтоб начинал -
 но вот, и князь - он здесь нарочно.
 И вдруг - толпа ревет истошно:
 "Лизар!" - орали бабки, люди;
 "Лизар!" - все надрывали груди.
 Но князь поднялся. Всем тревога -
 и взгляд его был ликом Бога.

  XIII
 Так часто в той стране случалось -
 поныне кое-что осталось,
 дай, Боже, это не о нас:
 так умер дядька Афанас,
 и Петр, и грек Логопулос -
 князьям все чаще не спалось...
 ...И ныне князь заснуть не мог;
 в палатах тихо; страж промок
 под дождиком; князь жжет свечу,
 угрюм; вдруг кто-то по плечу -
 коснувшись - смутно предстает,
 он - в гневе, искривленный рот
 пытается сказать:"Кошмар!" -
 пред ним, весь в белом, Елизар...

  XIV
 ...Так совесть пробуждала честь -
 да Бог с тем; полетела весть,
 что "есть и рвется нить народа"!
 И в церкви не было урода,
 что б не шептал по всем углам,
 что Елизар, казненный ныне,
 прямым потомком был Добрыне,
 что за морем "народа нить" -
 и формула сама священна,
 и жизнь уж необыкновенна -
 пора, пора соединить!
 И, выбравшись в конец из храма,
 смущен, и в мыслях твоих - драма.

  XV
 Так был разбужен весь народ -
 челом в молитве чаще бьет.
 О, верные сыны твои
 мечи нащупали твои...


ЧАСТЬ II

  I
 Припомни вознесение креста:
 за Ним - Иаков, Павел прост и бледен;
 деревьями покрыта пустота;
 там - площадь, там свершается молебен.
 Дворецкий Ирода и ныне при дворце,
 он мечется меж факелов и стражей;
 никто не изменяется в лице
 перед лицом зияющей пропажи.

  II
 - Вот, брат мой, "Вознесение креста" -
 привычная бесхитростная фраза.
 Скорбят чуть бледные апостолы с холста,
 а за окном у нас - теченье газа:
 плывет московский утренний туман -
 и мы пьем чай, сжав в пальцах по стакану...

  III
 ...Вот так же дождь затягивает рану;
 мы в сумерках спускаемся в роман:
 в глухом дворе за нужной дверью вход,
 по черной лестнице в каморку смутный выход.
 Я, может, напишу углем - "Исход" -
 и это ведь не будет просто прихоть...
 ...В лицо нам ветер. Говорим немного.
 Площадку мерить - в нескольких шагах;
 под нами город на семи холмах,
 а мы - на Башне. И ушла тревога...
 ...За другом погружаюсь в темный люк;
 свечу оставив, пропадаем в ночь.
 На улице никто из этих злюк
 не спросит нас, а мы уходим прочь...

  IV
 ...Вот так мы путешествуем по Башням,
 а утром, забиваясь гулким кашлем,
 глядим за окна - и не видим ничего,
 звоним, в зеленых стульях восседая;
 Оно звонит - ах, не заметили Его  -
 уж катится в вагончиках трамвая.
 Мы, повернувшись, слышим голоса,
 и, с удивленьем, отличаем слово:
 то книжки повторяют фразы снова -
 беседа-то уж целых полчаса...

  V
 Могло же быть, к примеру, все иначе:
 письмо, написанное как-то с дачи:
 "...В квартире Палтергейст у нас, мой брат:
 то стрелки покидают циферблат,
 то лужи на полу; лицом к стене портрет,
 то ночью загорается паркет,
 то глупо заперт шкаф, то звякнет телефон,
 а то - цветы внезапно перед дверью.
 И я поверю старому поверью:
 оставлю в комнате расколотый плафон -
 на счастье. Все равно; кричал вчера во сне -
 а все с той книги, что прислали нынче мне:
 ведь Палтергейст с тех пор; звони же, не забудь.
 Отдельный разговор. Скажу все как-нибудь..."

  VI
 На самом деле, это - чепуха,
 все, что приснилось - написал и выслал.
 И не было дождя, и улица суха,
 щелчки замка мне заменили выстрел.-
 Проснулся. - Книга. Двигалось, дышало;
 на лицах узнаю знакомый грим...
 "...Носился над водой ЭЛОХО ЭЛОХИМ...
 ...Три путника зашли в тот дом устало..."

  VII
 "...Три путника явились Аврааму.
 Гостеприимен дом, гостей здесь ждут дары.
 Недолгая молитва:"Слава Храму...",
 приветливые скромные пиры,
 да тихая и мудрая беседа;
 приготовления к желаннейшему сну,
 и ложе мягкое из бархатного пледа,
 цветы поставлены к открытому окну...
 ...Ночлег забыт, и путники в дороге,
 сам Авраам лишь в радостной тревоге:
 чарующее слышит птицы пенье...
 ...Предсказано ребенка им рожденье..."

  VIII
 Останови авто - пора, уедем.
 Мы как-то, полупонимая, бредим -
 такая книжка и такие сны.
 Пойду смотреть голландские полотна,
 там выпью чай - и выброшусь охотно
 на улицу зеленую весны.
 И пусть мой старый стул стоит в квартире -
 пустой, и вспоминает седока.
 Я расстреляю пули в гулком тире,
 ничто непонимающий пока...


ЧАСТЬ III

  I
 По синей воде ладья плывет.
 Ветер в парус дует, ладью несет.
 А вода большая - много стран, морей
 ладья пролетает все быстрей...
 ...Вот, и море спит. Вот, и снова свет.
 Вот ладья стоит, никого в ней нет...
 ...Где те трое сильных - вдруг они мертвы,
 и лежат бессильно под шатром листвы?
 Где те трое мудрых - вдруг их план разбит,
 и златые кудри ворон теребит?
 Где те трое храбрых - вдруг они в плену,
 им кривою саблей рубят жизнь одну?..
 ...И поднялся ветер, и ладью несет.
 И ее узнали, и молчит народ.
 И шуршит записок бела береста,
 и на видном месте стали три креста...

  II
 ...То сыны народа вышли в дальний путь.
 Попрощались с родом до когда-нибудь,
 поклонились Богу, князю и стране,
 и нашли дорогу, каждый на коне.
 И скакали полем, и молились в ночь,
 встали перед морем - и уплыли прочь,
 за воды, в далеко - защитить народ,
 и слова пророка объяснить вперед...

  III
 ...И они там были, и они нашли:
 дерева застыли, а они пошли;
 Елизара слово помнится всегда.
 Вот пред ними море - гордая вода;
 есть в том море вечном потаенный брод -
 и вошли три брата в толщу синих вод,
 и волна накрыла - и с тех пор их нет,
 лишь ладья на глади оставляет след...

  IV
 ...Ходят три еврея здесь по городам -
 бороды седые встретишь по утрам;
 то идут безмолвно, то поют они -
 и кочуют, словно не проходят дни...
 
 ...Здесь разносят книги и растят сады,
 а на них вериги - Вечные Жиды...

© Van Grave            В текстах сохранена пунктуация автора