Искусство : Литература : Андрей Стрелков
БиографияПрозаПоэзияАрхив и критикаВаши отклики

Литература
Литература
СОДЕРЖАНИЕ

ВЛИЯНИЕ ЛУНЫ

Я праздную рождение Христа...
Нам не вернуться к слогу «Энеид»...
Зимние прогулки
Зима окончена. Влияние луны...
Одиссей, навсегда потерявший из виду Итаку...
На свитере белой индийской шерсти...
Осенний день. Хождение по сводам...
Память — всего лишь собранье вещей...
Странствия проистекают из необходимости найти дом...
Невский свободен в этот вечер...
Когда покидаешь прокуренный номер...
Весенний ангел
С каждым годом всё меньше...
Запах шинели в автобусе ранней весной...
Я проснулся этим летом...
Трёхнедельный опыт одиночества...
Дышит Понт с утра размеренно и влажно...
Как хорошо нам было в Петербурге...
Е.Н.
В этой осенней дороге...
За мной безумие ступает по пятам...
Всему виной, должно быть, понедельник...
Одиночество — ласковый сторож души...
Жизнь принимает размеры охоты...
Ступени лестницы пустынно широки...
Дмитрию Худякову
Осень стирает мои успехи...
В полутёмной комнате я читаю книгу...
Милый товарищ, единственный друг...
Крымская элегия
Глаз отдыхает на утреннем дымчато-голубом...
Ты искал одиночества. Вот оно. Протяни...
В запустенье мой дом...
Разлуки стирают любимые лица...
Не желая любви, ты не мог не хотеть тепла...
От меня останутся стихи...
Для того, чтобы стать Буддой...
Истончается нить, и душа обрывается в тело...
Мы были вместе этою зимой...
Удивительный год. Лучшее время жизни...



_________________________________________



***
Я праздную рождение Христа,
Стакан наполнив купленным армянским
В одиннадцатой линии вином,
На небе вифлеемская звезда
Должна взойти, но я не астроном.
За тканью продуваемых гардин
Я в номере гостиничном один
Произношу языческое имя,
И то, что это было до Христа,
Немудрено, ведь он еще младенец
И грустно улыбается во сне,
А я двух тысяч лет не добираю
Десятком лет.
Я путаю с надеждой
Однажды наступающий рассвет,
Волхвы влачат угрюмые одежды.
Вина не растворяется в вине,
Но всё же тонет. Встретимся на дне,
Прощание улыбкою измерьте,
Я говорю «мы жили на земле»,
Но получается «мы думали о смерти».
Люби меня от щедрости своей,
Века проходят путано и скоро,
Пронзительной январской синевы
Младенца взгляд не ведает укора,
А у собора сумерки и грай,
Где ты дары просыпала с ладони,
Я рядом шёл и слышал в этом звоне
Обещанный и невозможный край.
В притворе тесном тёмно от гостей,
Священник нежно скажет «Дорогие»
И книгу самых солнечных вестей
Начнет читать.
Божественная грянет литургия,
И люди отшатнутся как во сне
На голос неги, страсти и потери,
Под куполом расширенный в тоске.
Мучительно и сладостно поверить,
Что мир опять висит на волоске,
А волос вьётся звонкою куделью,
Волхвы склоняются над детской колыбелью,
И сети убегающих морщин
Приносят груз божественной утраты
И жизни, рассыпающейся в прах.
Смеётся мальчик. Римские солдаты
Катаются на ледяных горах.

1.1990.   ^


***
Нам не вернуться к слогу «Энеид»,
Остались зрение и напряженье слуха,
Когда зима угрюмая творит
Круженье грубое мучительного пуха.
Кимвалов звон, упряжки и волы
И ледяные переправы,
Морей метрических чеканные валы
И кубок кованый для царственной отравы.
Но хорошо «Историю» читать,
Своих забот и радости не слыша,
И взор отяжелевший поднимать
На чёрные заснеженные крыши.
Природа, как и ранее, груба
В медлительной и верной круговерти,
И восклицанье беглого раба:
«Зима идёт» - свидетельство о смерти.
Нам не вернуться к слогу «Энеид»,
Лишь только в звуке имени Андрея
Хотя бы окончанье говорит:
«Пришла зима в страну гипербореев».

6.Х.90.   ^


ЗИМНИЕ ПРОГУЛКИ
Когда зимой не отыщешь снега,
Теперь такие зимы нередкий случай,
Забыв на бегу о привычке к бегу,
Человек становится вдруг колючим,
Не ищет тепла и улыбки друга,
Стоит на ветру непонятен и страшен прохожим,
Потерян для дела, любви и круга.
Звезда поднимаясь уколет сердце,
Коснувшись лучами озябшей кожи,
Куда ни пойдешь, невозможно согреться,
На черных кварталах бесснежного города
Простуженный ум переходит в бороду,
Согласно одной из избитых шуток,
Слух становится необычайно чуток,
Пугливо вздрогнув на женский вскрик, -
Просто блажь хорошо согретого тела.
В сущности, нет никакого дела
До этого мира и стыдно играть в героя,
Или давиться вновь нищетою книг,
В такие морозы сгорела Троя,
Об этом ещё напишет двойник Гомера.
Когда живёшь и шагаешь без меры,
Становится другом и ветер в кости,
Сметающий снег на последней крыше,
Если захочешь петь или станешь кричать «прости»,
Этого всё равно не услышать.
Всё-таки город, оставленный снегом,
Являет достаточно жуткий вид.
Царство мёртвых, лишённое Библии и покрывала.
Нетрудно встретить Харона
В коленце одной из забытых стрит
И отправиться дальше вместе, и выпить за что попало.
Легко захмелевший на этом свете,
Он грубо предложит хорошую цену,
Не в силах убавить по долгу службы
И не желая грабить в обиду дружбы,
Лодка, качнувшись, ударит в стену,
И я, улыбаясь одними губами,
Качну головой на бездонно пустые карманы.
Теперь между нами не будет и тени обмана,
И чёткой границы не будет уже между нами.
Расправив с улыбкой сутулые крепкие плечи,
Он вдруг заторопится - всё-таки тени и тени,
Бесшумно растает в раскрытой над городом тени,
Чтобы уже не узнать при повторной встрече.

17.II.90.   ^

***
Зима окончена. Влияние луны
Уже не так мучительно. Послушай,
Я называю формулу весны:
Сплетенье тел предполагает душу.
Как мало оставаться одному,
Как пыльны книги, бывшие с тобою
Весь этот день. Безумною трубою
Кричало солнце. Падала вода
С железных крыш. Мне было без труда
Тебя найти, но не было для встречи
Ни нужных слов, ни повода, ни губ,
Готовых раскрываться без печали.



***
Одиссей, навсегда потерявший из виду Итаку,
Сумасшедший герой с перекошенным бегом лицом
Среди сонмища душ, обречённых к слиянью и браку,
Горизонт твоих странствий обернулся бумажным кольцом.
В этих мускулах сны неизвестной томительной силы,
Но сложение губ говорит о беспамятстве сна,
Тот же демон докучный, прекрасный, нагой и бескрылый
Беспокоит тебя, и опять наступает весна.
Каменистой тропой по пустынному берегу Понта
Полунищий философ, бродяга, заезжий турист
Налегке поднимаешься к вечным снегам горизонта
И опять обрываешься вниз.
Непроглядная ночь пожирает дорогу и парус,
Наконец пробуждая, безумье коснётся лица.
С равнодушных небес миллионно взирающий Аргус
Поджидает у дома хозяина и беглеца.



***
На свитере белой индийской шерсти
Озябнувшим телом июньской бронзы
Мальчишкою в лапах веков прошествий
Себя вспоминая тибетским бонзой.
Сегодня ветер стесняет груди,
Волнует море, зовёт одеться.
Как сладко помнить о том, что будет,
И колет сердце.
Но если тело не ждёт уюта,
Желание «быть» уступает место,
Палатка белого парашюта
Стремится к линии норд энд веста.
Порывы ветра раздвинут тучи,
Мучительный шар обжигает кожу,
Подняться в гору и с этой кручи
Продолжить море - одно и тоже.
Вернувшись, зной поднимает тело,
Так «склеенный глиной» послушен ламе,
Покуда жив ты находишь дело,
Когда свободен - уже не с нами.
Я долго был бедуином боли,
Я шёл на праздник в простой одежде,
Я скоро увижусь опять с тобою,
Но сладкий сон мне смыкает вежды.
Природа странствий не терпит вещи,
Пустые руки любой порою,
И если сон оказался вещим,
Считая бога, нас было трое.

25.VI.1991.   ^


***
Осенний день. Хождение по сводам
Слоистой и небьющейся воды,
Лишь трещинок скрипучие следы
Обозначали наши переходы.
Лежали травы. Не было снегов.
Во всей округе чисто и бездомно,
И небо осени прозрачно и бездонно
Перерезалось ветками дубов.
Я вспомнил это снова, и грустны
Мои слова. Неловкая забота
Припоминать исполненные сны
Длиною меньше вечности и года.
Стакан воды на станции в глуши,
К твоим рассказам нежное участье,
И мы с тобой разрозненные части
Тоскующей о слитности души.



***
Память - всего лишь собранье вещей. Она
Остается в виде расчески, портмоне, но только не фотоснимка,
Просыпаясь с холодного ясного сна
В середине осени с тенью в обнимку
В захолустной гостинице городка,
Не имевшего случая быть на картах
Без секретного штемпеля с изображением грибка,
Я лежу без движения. Имя Марта
Говорит о хозяйке не имени, но собаки,
Моя обречённость, дела, бумаги,
Моё решение уехать завтра,
Моя невозможность увидеть тебя сейчас,
Или привычное как одиночество «здравствуй» и завтрак,
Услышать в ответ: «А как вас?»
В завершение нервного «нету дома»,
Я, должно быть, вновь перепутал день,
Позвонив к тебе ещё незнакомой,
И уже, умываясь, смотрю на тень
За холодным стеклом в деревянной раме
И, твоею расческой расправив прядь,
Как свои непрожитые двадцать пять,
Я смеюсь над разгадкою - ложная память.

IX.1990.   ^


***
Странствия проистекают из необходимости найти дом.
Об этом доме нельзя сказать - свой. Ветер входит в пустые
окна и ворошит мягкий лесной мусор. Семена деревьев и
трав, залетевшие листья. Возьми любые два, и между ними
год или вечность - ведь это одно и то же. Он очень стар,
но время - лишь отпечаток его морщин. В этом доме нельзя
быть вдвоем - это дом странников. Время не властно
над домом и внутри него. Ты понял еще тогда и вот теперь
снова, и сегодня - ничуть не глубже, потому что и тогда -
до дна. Но между легли годы и, наверное, это годы ошибки.
И это не цепь возвышения, а цепь возвращения, прихода
и узнавания боли и жалости человеческой жизни,
ее красоты и вечности. Жаль, что нельзя там побывать
вместе, чтобы, сидя на рассохшемся подоконнике,
нарушить молчание, чтобы не слушать тот осенний дождь,
не смотреть в те глаза, и быть непрерывно в том
единственном понимании, без провалов между точками.
И пребывание в доме длится миг или вечность, но это
одно и то же.



***
Невский свободен в этот вечер
Настолько, что можно идти прямо,
Как только доступно судьбе и пьяным,
Не натыкаясь на бедра и плечи.
Жизнь неуютно бежит в тоннеле
Горой медяков, пролитых в картуз,
Невысокого роста, подняв воротник, озябший менестрель
Отогревает в пальцах песенки Битлз.
Я немного послушал, но мелочь спас,
С той же точки вновь по прямой иду,
У меня ещё есть ночной сеанс -
Деревянное кресло в пятом ряду.
Не отведав финала, я выйду прочь,
Чтоб успеть до метро проводить свою тень,
Как обычно, я успеваю в ночь,
Чтобы утром успеть возвратиться в день.
Я уже научился почти всему,
Мне осталось одно - научиться летать
И ещё вовремя отходить ко сну,
И ещё стихи писать перестать.

1.XII.1988.   ^


***
Когда покидаешь прокуренный номер,
Служивший пристанищем несколько суток,
В карман запихаешь прочитанный номер,
И город обнимет по-детскому жуток.
Настойчиво лезут бессвязные мысли
И выхода ищут - разумного слова,
Но только невнятица, сумерки, числа,
И ты умолкаешь опутанный снова.
В купе, как на зло, не найдётся попутчик,
А друг твой такою же болен бедою,
Он, правда, надежнее, проще и лучше,
Но сможет сегодня лишь думать с тобою.
Поехать по снегу - ни славно, ни худо,
Он все-таки скажет ненужную фразу:
«Мы едем сейчас никуда ниоткуда», -
И больше об этом не вспомнит ни разу.
Ведь это неправда особого рода,
Мы к ужину едем на малом огне,
Мы едем к потерянным, к Новому Году,
Мы едем к прощению прожитых дней.
Нас дома тревожно встречают родные,
Без нас постаревшие на две недели,
Пустые огромные выходные
И наши заботы, что сбыть не умели.

XII.1988.   ^


ВЕСЕННИЙ АНГЕЛ
Сегодня весеннее небо,
И к чёрту летит календарь,
Как долго ты в городе не был,
Мой ласковый, мой государь.
Счастливые талые крыши
И слёзы напрасного льда.
Ты тоже проснулся и вышел?
Ты тоже на улицу, да?
Чернеют фигуры прохожих,
Мы щуримся от лучей,
И наши глаза похожи
На чёрточки и грачей.
Бездомные милые люди,
Весною не нужен дом,
Зима ещё только будет,
Досмотрим её потом.
Со мною мои потери,
Мне трудно идти за тобой.
Ты легок, а я растерян,
И сердце играет сбой.
Я таю в толпе прохожих,
Я падаю в их черноту,
И будет капель похожа
На сердца больничный стук.
Победы моей не требуй,
Я выучил мой календарь.
Ты видел сегодня небо?
Ты видел его, государь?



***
С каждым годом всё меньше,
С каждым годом всё меньше забот
О согласном устройстве в задуманной мною картине,
Ты не слышала, скоро ли ждать ледоход?
Я должно быть успею уехать на льдине.
Я не помню себя, забываю твои имена,
Что же взять мне в дорогу из этого шумного блеска,
Из-за шторы вплывает каменная луна,
Просыпается комната судорожно и резко.
Я прожил эти годы. Отсутствие целых недель,
Беспокойство ума или сон о душевной свободе,
Возвращение к прежнему: к ясной и теплой погоде,
И обрушится с крыши любовно задуманный день.
Оборвётся зима, и снегами полны воздуха,
Тополиная сказка о воле и влюбчивом Леле,
Бестолковые строчки, надежды и всяческая чепуха
Неизбежны, ты знаешь, в апреле.
Я, должно быть, старею и больше не ставлю вопрос
О счастливом устройстве в задуманной мною картине,
Каждый год воскресает на светлую Пасху Христос,
И поэты сбегают на тонкой изломанной льдине.



***
Запах шинели в автобусе ранней весной,
Запах х/б, поступившего в службу со склада.
Снег начинается. Сколько же времени надо
Переболеть этой памятью хмурой холодной весной?
Так невесома, пустынна и детски знакома
Строгая жизнь в необмятом казенном сукне,
Так невозвратна в моем состоянии - кома
С облачком пара на этом огромном окне.
Мост миновали. Он падал лишён отраженья.
Полные воды свинцово лежат в берегах,
В разворошённом гнезде остывают движенья.
Снежные сумерки. Поручни стынут в руках.
Искорка, ласточка, нежно забытое имя,
Скомканный выдох в серебряную трубу...
Я оставался, но ты уезжала с другими
В ясную жизнь и осмысленную судьбу.
Страшно ступить на полотнище чистого снега,
Я оставался, и эта забота легка,
Я загонял себя, я задыхался от бега,
Чтобы поверить в уехавших наверняка.
Ветер и воля играют в прожитые прятки,
Лёгкие перья, отпущенные в небеса.
Выйти с отчаяньем свежезаглаженной складки
В ясную жизнь, окончательно, на полчаса.

2-4.IV.1989.   ^


***
Я проснулся этим летом,
Май шумел зелёной шапкой
Над растрёпанным поэтом,
Над картонной серой папкой.
Что же ты же, право дело,
Постаревшего ума
Паутинкою зима
В волосах осталась белой.
Больше шума, меньше жара,
Юной жизни нежный прах,
Кружевная тень бульвара,
Зябко в этих кружевах.
Я уснул и мне приснился
Май, ушедший к дальним ветлам,
Я бродил под этим ветром
В шапке снежных паутин.
Семена и винтокрылы
Солнц и будущих деревьев
В летнем воздухе чертили
Слово лёгкое «один».
Колыханье зрелой жизни,
Крылья грузных насекомых,
Словно ласковых знакомых
Согревающий привет.
Громоздятся тучи - брызнет
И устало рухнет громых,
Я проснулся этим летом,
Смерти не было и нет.



***
Трёхнедельный опыт одиночества -
Небольшая тренировка перед открытой дверью,
Чтобы окончательно убедиться в устройстве мира,
Каков он есть,
И войти в дверь, открытую для тебя.
Иногда появляться на людях,
Не умея сказать без ошибки «здравствуй»,
Становиться необходимейшей частью мира -
Элементом пейзажа,
Равнозначным дереву и складке на карте.
Иногда приходить по почте,
Как приходит весна и осень, -
Неизбежно и так же часто.
Любой вопрос на ответ о счастье -
Вопрос глухого.
Причём здесь прощанье -
Я буду рядом
Запечатлённым спутником
Не ближе неба,
Путником ещё до Ромула и Рема,
Даже раньше дороги,
Необходимее вина и хлеба.
И незаметнее дыхания Бога.

22.V.1989.   ^


***
Дышит Понт с утра размеренно и влажно,
Гребни гор припали к отраженьям,
День грозит блестящим пораженьем,
Скоро осень - это только важно.
Море утром оставляет без ответа,
Есть вино, случилась непогода.
Слишком мало для потерянного лета,
Слишком много для заброшенного года.
Никогда с чужим не стойте бивуаком,
Есть для этого отдельные квартиры.
Склоки, зависть и невспыхнувшие драки
Заполняют существующие дыры.
Дождь идёт целительно рассеян,
Оплывают ископаемые кручи,
Чуткий сон бродяги Одиссея,
Ясный план Америго Веспуччи.
Берег обрывается полого,
Горизонт не останавливает взгляда,
В мокрых банках зреет под пологом
Солнце молодого винограда.



***
Как хорошо нам было в Петербурге.
Впервые Невский сумрачный проспект
Нас видел вместе. Мы с тобой смеялись,
Толкаясь в этой сутолоке вечной,
Сплетая пальцы нежно и беспечно.
Свиданье на Аничковом мосту -
Подарок императорского лета.
Всего лишь день единственный за нами,
И вся зима с рождественскими снами
Протянется на ниточке письма.
И наше на вокзале расставанье
Среди людей докучных и чужих,
Мы не хотели даже этой лжи,
Разделены последними стенами,
Мы оставались всё на расстоянье
Уже знакомых и печальных губ,
И Петербург мучителен и груб
Навечно оставался между нами.

1990.   ^


***
Е.Н.
Меня ты увидела с луком
И в шляпе широких полей
Порою осенних полей.
Я, правда, люблю скитаться,
И режет трава-тетива
Горячую бледную руку.
Я слишком всегда один,
Но вспыхнули первые листья,
Со мною дороги и кисти
И шум наступающих льдин.
Я плохо усвоил науку
Назначенных судеб и встреч
И тайную девичью руку
Беру, как отравленный меч,
Сводящий в бесплодный пепел
Поляны моей стрелы,
И ласки мои невесомы,
И круглится линия плеч,
Забытые летние соны
Осенних истаявших свеч.
Ты помнишь, в какой-то жизни
Мы были душой воды,
Мы были огнем заката,
Меня ты любила, как брата,
А мне ты была как ночь
С глазами полными неба,
И время уходит прочь,
И звери уносят раны,
И звезды роняет твердь,
В колчане сухие листья
И стрелы - любовь и смерть.



***
В этой осенней дороге моё остановится сердце.
В жухлой примятой траве не останется крови и тела.
Белая дымка тумана и дымка неба
Сделают лёгкое, сестрински-нежное дело.
И унесут в колыбели последней любви и печали.
И тополя по обочинам кроны качали,
И отпускали надежды свои понемногу,
Кто снарядил меня в эту любовь и дорогу,
Все я узнаю.
Всё уже рядом, пройдёшь ли со мной до разлуки,
Мне всё равно не остаться с тобою до счастья.
Наши, сплетенные вместе, осенние руки
Кажутся целым, забывшим про тонкие части.
Возле развилки ты можешь, смеясь, оглянуться,
Я различаю название светлого леса.
Странным охотником, призрачным, юным, белесым
Я ухожу. Или это быть может - вернуться?

7.IX.1989.   ^


***
За мной безумие ступает по пятам,
Мне снятся львы, но я не просыпаюсь,
В том городе неназваном скитаюсь,
Я здесь ложусь и поднимаюсь там.
Там девушка не знает обо мне,
Она во сне моём неумолима,
Я в дом вхожу - её как будто нет,
Я ухожу - она проходит мимо.
И тянется бессмысленный маршрут,
Но львы, рыча, выходят на дорогу,
Мне неоткуда выдумать подмогу.
Я там ложусь и поднимаюсь тут.
Всегда один мучительный конец -
Река в овраге, брошенная лодка,
И я плыву, преступник и беглец,
Сыгравший в жизнь расчётливо и ловко.
Река уходит. Лодка на мели
Оставлена. Но длится наважденье,
И я бегу за край своей земли,
Не в силах прикоснуться пробужденья.

1.1990.   ^


***
Всему виной, должно быть, понедельник.
Бродяга и бессмысленный бездельник
С душою, опрокинутою в сны,
Я зябко кутаюсь. Амнистия весны
Всеобща и бессмысленно жестока.
Прощение, пришедшее до срока,
Последний обжигающий позор...
Я виноват, я опускаю взор,
И то, что вам покажется прогулкой, -
Скорее неудавшийся побег.
От дома к дому в грязном переулке
Бессмысленный шагает человек.
Грачи похожи чем-то на ворон,
Зима - на смерть, весна - на возвращенье
Из дальних мест на солнечный перрон
Разлуки и - забытое прощенье.
Как слёзы высыхают на ветру,
Ты будешь дома рано поутру,
Ты так устал, измучился в дороге,
Застынет птица в вязкой вышине,
И лёгкие расправленные ноги
Замрут на лесенке, и солнце на значке
Расплавится. Раскинутые руки
Поймают воздух. Отражение в зрачке
Окаменеет в нежности и муке.

III.1990.   ^


***
Одиночество - ласковый сторож души.
Оставаясь здесь, иногда пиши,
Ведь стихи - это тоже письмо,
Отправляемое без конверта.
Удивительно грустно в начале марта,
Понимаешь, что нет никакой весны,
Просыпаешься утром и помнишь сны,
И неделя срывается с низкого старта,
- Никогда не читаю газеты «Спорт»,
Но, однако, ведь вот засорилось ухо.
Что мы знали о том,
Что на стёклах звенящая муха -
Это белая муха наоборот.

III.1990.   ^


***
Жизнь принимает размеры охоты,
Где я - это раны, и их заживляешь ты.
Я выбираю очень странный
Способ защиты -
Снятие копий с выцветших фото,
Где столько счастливо забытых лиц.
Где вместо моего лица - аккуратно вырезанная дыра,
Игра в отсутствие - очень
Длинная и запутанная игра,
Терпеливые копья погони летят в силуэтный проём,
Когда этой ночью почти вдвоем
Мы жмёмся друг к другу и смотримся в водоём,
Читая губами последние свежие вести.
Луна пытается выплыть на том же месте,
Где и нырнула,
Среди затянувшихся льдин,
Мне хорошо одному, мне хорошо с тобой,
Не заставляй меня только
Спорить с судьбой,
Честно ведущей свою золотую охоту.
Ты уже знаешь, что я совершенно один,
Исчезающий, словно на старом фото.

8-10.III.1990.   ^


***
Ступени лестницы пустынно широки.
Беспечное отбрасыванье тени.
Сливаясь, две широкие реки
Становятся чуть шире и пустынней,
И если вдаль смотреть из-под руки,
Увидишь ровно столько же. Свобода
С одиночеством совместны.
Мой разговор о сущности, о боге
Уместен только в форме разговора,
Но думаю всё время не о том.
О чём? О том, что жизнь похожа
На осколки стёкол под ногами,
Под солнцем тёпло-грустного апреля.
Проходит год, кончается неделя,
Я разницы не в силах уловить,
Смешно смотреть, как хочется любить
Прохожим. Смешно и грустно.
На потрескавшейся коже асфальта
Дастся старт беспечной стометровке,
И я, как самобеглый аппарат,
Зачислен в соревнующихся стаи.
Движенье относительно покоя...
Хотя, лежи, хотя бы даже сядь
Под деревом, как Будда, все равно
Ты будешь
Тревожить грудью финишные ленты.
Последний шанс действительно застыть,
Суметь нащупать направление побега,
В совершенстве овладев
Законом вычитанья скоростей движенья,
Китайцы называли это путешествовать на Дао
И знали это, кажется, всегда.
Как впрочем всё другое. Под ногою
Я вижу перевернутую «три»,
Что делать мне? Куда ни посмотри -
Движенье к старту. С ними заодно,
С китайцами, я знаю, что возможен
Тот редкий случай случаев, когда
Твой вектор жизни противоположен
Всем прочим сразу. Достигаемым нулем
Сумеет любоваться только небо,
Склонив лицо над книгою травы,
Прочесть письмо переплетённых знаков...
- Задуй светильник бедной головы,
Из этой жизни выход одинаков.

IV-V.90.   ^


ДМИТРИЮ ХУДЯКОВУ
Давление невидимых планет,
Стечение людей и обстоятельств,
На спинах выпускаемых монет
Всё те же клейма. Мрачных прорицательств
В их адрес исполняется число,
А там дорога, и бездомная собака
Прибьётся к потерявшему пути.
- Мне никогда из дома не уйти,
Пока не рухнут стены и бумага,
Скрепляющая тело, и огонь
Не выберет последнего. Я беден
И с каждым днём издёрганней и злей.
Фигуры журавлиных кораблей
Меня уже не выведут из комы,
Я в зеркале встречаюсь с незнакомым
Холодным и внимательным лицом,
И если сын, оставленный отцом,
Дороже нам гвоздей и перекладин,
То это нестареющая ложь.
Воспоминанье мучает как нож, -
Мы память беспокойную разгладим,
На небе вспыхнет чёрная луна,
И солнце незашедшее остынет,
Сегодня я, как новый Иоанн,
Сжигаю губы горечью полыни.
Мой камерный проклятый Вавилон
Достроен до ступени разрушенья.
Вопрос любви не знает разрешенья,
На слове «я» я буду ставить «он».
Но, слава богу, всё уничтожимо,
Как тайна бытия непостижима,
Как имя несказуемо, как сон
Нерастолкованным останется во мраке,
Как странники и умные собаки
Всё знают и не помнят о судьбе,
Как никогда не выпадет тебе
Остаться с уходящим от порога,
Как никуда не выведет дорога,
Как ни о ком не следует жалеть,
Как не секрет, что с нами будет впредь,
Как не разъять прозрения с презреньем,
Как за утраты платят озареньем,
Но оставляют всё-таки в долгу,
Как много горечи на этом берегу,
Как мало оттолкнувшихся шестами,
Как мысли, закреплённые листами,
Удерживают в призрачном кругу.

1990.   ^


***
Осень стирает мои успехи
Как провинившийся мальчик двойку.
Время проходит и ставит вехи,
Не разбирая ворону и сойку.
Щурюсь глазами на облако птичье,
Осень скрывает мое величье
Как, расстилаясь, туманы - кромку
Бора мохнатого, острую в зубчик.
Гордая девушка, ангел-голубчик,
Мы не нужны потомку.
Нам ли бояться неровного края,
Взвешивать крохи беды и награды,
Если, глазами касаясь рая,
Ищем губами коснуться ада.
Было когда-то написано мною:
«Осень и смерть - неразлучные феи», -
Знаешь, рожденные этой порою
К ним тяготеют, сразу к обеим.
Бросим обиду за этим порогом,
Станем легки, без печали и дела,
Греясь за пазухой старого бога,
Или свободные боли и тела
Будем смеяться светлы и морозны,
Равные инею, равные звездам.

2.IХ.90.   ^


***
В полутёмной комнате я читаю книгу,
От страниц белеющих не поднять лица.
Эта жизнь весёлая - не длиннее мига,
Эта жизнь печальная длится без конца.
Мой приют заброшенный позабыли люди,
Не приходит милая, не приходит друг,
Я один причиною роковой остуде,
Книга нераскрытою падает из рук.
С каждым годом прожитым я могу немногое -
Просыпаться ночью, думать о себе
И следить внимательно с ясною тревогою
Перемену к лучшему в солнечной судьбе.
В этой тихой комнате я листаю книги,
Закрываю книги и не пью вина,
За окном проносятся золотые миги,
Мне уже не хочется раскрывать окна.
Я любил хорошую, я грустил о Боге,
Поджидая к вечеру светлого гонца.
Я оставлю комнату для пустой дороги
И уйду из города, не подняв лица.

IX.1991.   ^


***
Милый товарищ, единственный друг
Рядом со мною в морозный вечер,
Словно когда-то податливы плечи,
Словно когда-нибудь нежен испуг.
Незачем будет сказать «Прости»,
Не завершить новогодний круг,
В сердце моём поселился недуг -
Разлитие нежности.
Пусть настоящее только миг,
Прошлое счастливо тем, что длится,
И, не кончаясь, не повторится
Странной печалью прочитанных книг.
Нам никогда не разыскивать нас,
Я улыбаюсь, улыбке вторя,
В том, что мы счастливы были, сейчас
Нет ничего. Ни беды, ни горя.
Души бессмертны, но только мы
Прежде тела на дороге к смерти,
Холод и праздник в лице зимы -
Детская сказка о Кае и Герде.
Слёзы в природе своей - вода,
Всё, что открылось, проходит мимо,
Так, что присутствие в сердце льда
Кажется просто необходимо.
Поздно лукавить, безумно жаль,
В общем обычного имени друга
Самый лучистый и нежный жар
Перегорает в уголь.
В корне страданья лежит обман,
Это познавший не равен богу,
Сколь бесполезно мучение ран,
Столько беды не бывает много.
Слабость - причина последней лжи,
Холод и скука диктует строчку.
Здесь начинается новая жизнь,
Я умолкаю и ставлю точку.

XI.1990.   ^


КРЫМСКАЯ ЭЛЕГИЯ
Налаженное зимнее тепло
К твоей досаде будет утешеньем,
Гостиничное тусклое стекло
Тебе вернет умершие глаза.
Нельзя принять последнее решенье,
Нельзя вернуться, - нежное «назад»
Уже сквозит сквозь сеточку покоя,
Ты отвернёшься к тёмному окну...
Куда ещё? Тобаго? Тринидад?
Закрыв маяк ослепшею рукою,
Ты называешь гору - «Митридат».
Играет форточкой безумный ветерок,
Ты запираешь двери на замок
В попытке оставленья за порогом.
С усмешкой неответа на вопрос
Не гасишь свет, но верная дорога
Лежит в дверях как сумашедший пёс.
Лишь море остановка на пути,
Где тот корабль, что уходит в Фарсис,
Ты бродишь берегом, и ветер на груди
Гнездится в развевающемся шарфе.
Бегущий бога в этом январе,
Ты был бы сон, когда бы не Елена
В дыхании, в желании, в крови...
Троянский грубый неотвязный бред,
Мучение от нежности и плена.
Возможность и несбыточность любви.
Приходит утро. Бледность мертвеца
И неуверенность движения и шага,
Какие там достоинство, отвага,
Минуя отражение лица,
Ломая сны покинутого бога,
Не помня, не надеясь, не любя,
Раскроешь двери. Зимняя дорога
Солёным ветром вылижет тебя.

1.1990.   ^



***
Глаз отдыхает на утреннем дымчато-голубом
Море. На волнах пасутся птицы,
Море листает волны, как ветер пустой альбом,
Я же смотрю в страницы.
Дымчаты горы. На склонах повыше - снег.
Солнечный луч добавляет в молочное крови.
В утренний час у моря каждый бежит от всех,
Чтобы остаться вдвоём со своей любовью.
Даже сейчас, натыкаясь на слово «вдвоём»,
Слышится что-то помимо забытого звука,
Думая снова о чём-нубудь нежном, твоем,
Я не скажу «разлука».
Тяжесть - примета любви, но её следы -
Странная лёгкость и долгая память без боли,
Сделать лишь шаг и, рукой зачерпнув воды,
Волосы вымыть в холодной январской соли.
Слушая волны, бездумно плести рассказ,
Ясные мысли об иноземном боге,
Как ни броди по берегу щуря глаз,
Золотая дорожка ложится в ноги.
Трудно представить страну за горой воды,
Опираясь на ветер, волны и чаек клики.
Море не суша, здесь - оставлять следы,
Там - наступать на блики.
Выйдя за дверь, человек оставляет дом,
Сердцем склоняясь к предельному и пустому,
В шелесте ветра, в дымчато-голубом
Ищет дорогу к дому.



***
Ты искал одиночества. Вот оно. Протяни
Руку. Вступая в права
На пустом пространстве.
Дорогая, мне трудно признаться,
Но ты права.
Оставляя дом, мне не дойти до странствий.
Я устал возвращаться в ту точку, откуда мы
Убегали вдвоём, не надеясь остаться вместе,
Где уже ничего не осталось от той зимы,
Лишь подробная память, застрявшая в этом месте.
Сколько маленьких жизней мы прожили.
Каждый сам. И, встречаясь глазами, уже не читаем души,
Ту же самую песню про девочку и паруса
Ты, быть может, споёшь, но как слушатель я не нужен.
Я не склонен жалеть об ушедшем и это - так.
Возвращение вспять означает отказ от цели,
Неизвестной тому, для кого эта цель пустяк,
И душа, как в сосуде, покойно хранится в теле.
Мне не нужно любви, и, наверное, я не лгу,
Но очищенный ум заполняет тревожная скука,
Возвратившись назад, остаёшься в своём кругу,
Говоришь об увиденном, или же слушаешь друга.
Можно всех обвинить или просто отставить пить,
Словно есть что-то лучшее, - в сущности - дело вкуса.
Ничего не читать и смотреть, как протянется нить,
Или ждать с нетерпением нового Иисуса.
Но отутствие боли само по себе порок,
Причащение к богу - всегда причащение кровью,
Я сказал бы тебе как раньше, когда бы смог,
- Исцеляешься лишь любовью.

Зима 1990.   ^


***
В запустенье мой дом, в беспорядке любимые книги,
Вырастает за окнами жуткая зимняя тишь.
Будет город носить эти белого снега вериги
И ложиться в тетради страницами чистыми крыш.



***
Разлуки стирают любимые лица,
Дорогами нашими счастливы тени,
И правит тенями насмешливый гений,
Хранитель печали, которой не сбыться.



***
Не желая любви, ты не мог не хотеть тепла.
Но душа, согреваясь, напомнит тебе о боли.
Человек не бумага - ему не сгореть дотла.
Лишний повод жалеть о ему уготованной доле.



***
От меня останутся стихи,
От тебя останется участье,
В тех стихах -
И горький привкус счастья, -
Нежности, судьбы и чепухи.



***
Для того, чтобы стать Буддой,
Нужно родиться царевичем,
Иметь к совершеннолетию двадцать жён
И четыре загородных дворца,
Из расчёта на каждое время года,
И, играя на лютнях ввиду у народа,
Срывать счастливые «Ах!»
Считаться жемчужиною красоты,
Служить оселком для обтачивания языков
Придворных поэтов. Любить цветы,
Как всё утончённое, как своё отражение,
Имея всё это, увидеть однажды что-нибудь наугад:
Подбитую птицу, мёртвую черепаху, или просто
Порвать на груди рубаху, зацепившись за сучья
В своём саду, упрекая в случившемся глупый случай,
Как и во всём приключившемся вслед за этим.
Догадаться, что пойман, забиться, порвать золотые сети
И, оставляя ни с чем ловца,
Уйти на рассвете с улыбкою из дворца,
Оставляя в прибрежных ивах
Клёкот иволги и голоса любимых.
Что же оставить мне?
Чтобы выполнить заданный горький урок контраста.
В этой дикой глухой оставляемой стороне
Даже след не оставить на корочке чёрного наста.
Как спокойное море равнина лежит ровна
И слезится очами,
Пустота впереди равна
Пустоте за плечами.

7.XII.1991.   ^


***
Истончается нить, и душа обрывается в тело,
Задыхается сердце, прижатое слабой рукой,
Что так долго и трудно, без выхода, жгло и горело,
Наконец, через боль обретает бессильный покой.
Позабудь о себе, если вправду родился поэтом.
Не исправить на сердце начертанных знаков, и ты
Помогаешь прохожему мелкою медной монетой,
Уступаешь места и не кладёшь креста
На торчащие в толчее кресты,
Лишь с тревогою спрашиваешь незнакомых
«Неужели уже не будет весны?»
Возвратившись домой, совершаешь промах,
И тебя настигают всё те же сны:
Сатурн в переплёте задёрнутого окна,
Огромный как поднимающаяся луна,
Обжимает своим золотым браслетом,
И, пытаясь проснуться, ты сходишь почти с ума.
Ах, если бы просто радость и лето,
Если бы не зима.
Убегая от сна, ты приходишь к снегу,
Тем заметнее становясь окрест,
Неподъёмная тень, прикрепившись к своему человеку
Волочится сугробами, не выпуская из прожитых мест.
Только холод и снег до конца не сведут с ума,
Обступая вокруг и почти не касаясь земли,
На индиговом небе горят золотые дома,
Как плывущие в сторону электрической родины корабли.

30-31.XII.1991.   ^


***
Мы были вместе этою зимой,
Когда, компанией гонимые тоской,
Мы забивались в мёрзлые поъезды,
Устраивались где-то над окном
И грелись разговором и вином,
Впуская в дом движения и звуки,
Ты в темноте мне целовала руки,
И нас не выдавала горяча
Счастливо позабытая свеча.
Я шёл к тебе, угадывая путь,
Под тёплой тканью трогал твою грудь,
Впуская холод к нежному покрову,
Примеривая снежную обнову,
Наш город кувыркался во дворе,
Потерянные лаяли собаки,
Мы растворялись в сумрачной игре,
Друг другу невидимые во мраке,
Сбегали вниз. Сидели на снегу,
Нас ожидали там на берегу
Покинутого всеми разговора,
Мы допивали светлое вино,
Мы шли гурьбой куда-то, всё равно,
По улицам полуночного вора,
Мы поздно возвращались по домам,
Была на редкость тёплая зима.
Она тебе когда-нибудь приснится.
Нам никуда не деться от зимы,
Она тогда обрушится, но мы
В другой зиме не сможем повториться.

1990.   ^


***
Удивительный год. Лучшее время жизни,
Если угадывать лучшее в том, что уже позади.
Снег прекращает всё.
Тяжесть его на крышах
Оборачивается лёгкостью в груди.
Я вернулся домой.
К беспредметности, нежности и печали.
К археологии имён,
К затянувшейся сказке о превращенье времён
В веселящую воду,
Удлиняя Декарта, перед «мыслю» поставлю - «пью»
Невесёлые вина.
Нет нужды к отысканью причин,
Нам всё равно не выбраться дальше предлогов.
Изначальна печаль,
Изначально движенье любви
К утолению первой
Вся глубина мирозданья
Умещается в слове «стерва»,
Или слиянье горячих губ
И потерянном шёпоте «милая»,
Но причина находится глубже,
Она объясняет себя,
Она, словно тот перводвигатель,
Приводящий ремнями в движение
Седьмое хрустальное небо
Логики Аристотеля.
Прикасаясь глазами к уксусу старых книг,
Я безутешен душой
Понимая, что этот миг
Больше, чем вечность.
Как перепуталось всё.
Годы множатся простым вычитанием
Из золотой нерастраченной суммы
Doctor Mysticus клеит на кухне
Говорящие перепончатые куклы,
Чтобы унизить Создателя,
Сделав нечто ещё менее совершенное,
Его отвлекает бьющий в окно фейерверк,
Разноцветные перья
Невозможной диковинной птицы
С позабытым названием. Отложив долото,
Он спешит к столу, - занести в страницы
Основы «Illuminatio Dеum»,
И во сне к нему возвращаются те,
Что когда-то случились рядом,
И с ними одна, по имени «Ты».
С ней стояли обнявшись
И ловили глазами в небе
Гаснущие цветы,
И все они живы сейчас едва ли,
В середине нового века,
И утро, в окно протянув лучи,
Найдёт спящего за столом человека
И расплавленный воск свечи.

13-14.XI.90.   ^
_________________________________

АЗИАТСКИЙ ДНЕВНИК

I
1
У любого движения есть исток.
На пустынном вокзале читая листок
Расписанья, разорванный вертикальной
Чертой, разделение Запад-Восток
Понимаешь буквально.

2
Два ненужных слова: север и юг,
Распрямляя в линию обод круга,
Забываешь быстрей, чем неверный друг
Или, точнее сказать, подруга.

3
Выезжаешь зимой, на границе сна
Стекленеет снег. Говоришь: «весна»,
Но весна с городами мелькает мимо,
И, в итоге, вновь попадаешь в зиму.

4
Так стрела, выпущенная из арбалета,
Выбирая восток, отодвигает лето.
Тени елей, лиственниц и телеграфных крестов
Дважды в сутки меняют своё решенье:
Вечером вытягиваются на восток,
Утром предсказывают возвращенье.

6
Вид за окном начинает меняться,
Земля принимает извивы
Исполинского змея Азии,
Лес напоминает гривы.

7
Путешественник - это жадно раскрытый глаз,
Дрёма мысли, размеренный ход вагона,
Чай без сахара, скука, обрывки фраз
Привокзального хриплого микрофона.

8
Никогда не бежавший знакомств в пути
И особенно с тем, кто похож глазами,
Я тебе пожелал от беды уйти,
Но ушёл ли ты от неё не знаю.

9
Когда больше недели не входишь в дом,
Запасая тепло в рукава и шубу,
Для простейших фраз и речей с трудом
Раскрываются губы.

10
Хорошо, когда знаешь в дороге цель,
И маршрут как багаж по частям разложен,
Но отсутствие цели прочтёшь в лице,
Странник всегда ненадёжен.

11
Лишь ступая без цели, поймёшь - куда,
Есть причина и следствие - с их согласия
Ты один из числа растворившихся в городах
Азии.


II
В ладу с дождем и хмурою погодой
Новинка музыкального размера
В печальной песенке известного поэта.
- Я как-то был знаком с его знакомой.
Я прибавляю громкость передачи
И, делая шаги по кабинету,
Смотрю в окно на веточки акаций
С бордовыми созревшими стручками.
Затерянность в пространстве человека
Заметна лишь когда пересекаешь
Пространство. Чуть остановись,
Оно тотчас становится знакомым.
Затерянность во времени куда
Серьезнее, к тому же постоянна.
Когда садишься утром за молитвы,
Зажжёшь свои курения, и в горле
Чуть запершит струящийся дымок,
Вдруг вспомнишь что-нибудь из прежнего:
Друзей, любимую, счастливые минуты,
Весь этот милый тесный кавардак,
Растущий лишь количеством и грустью.
И на душе становится так странно,
Как будто видишь всё со стороны:
Себя, других, заброшенный домишко,
Где на полу в два яруса матрацы,
На лампах абажуры из газет
И на стене армейский кипятильник
Из лезвий - как мы делали тогда,
Когда мы были чище и моложе.
Который раз подумаешь зачем
Все это одиночество и горечь,
Как будто есть решение задачи,
А ты его случайно просмотрел
И целый век плутаешь без дороги.
О девушке подумаешь потом,
Которая письмо твое читает
И сочиняет ласковый ответ,
И, может быть, когда-нибудь приедет.
За этот год я сильно постарел -
Скитания не красят человека,
Усталость собирается у глаз,
К тому же и разломанные кости
Срастаются иначе, лишь сквозит
Твой прежний облик
И обманывает сходством.
Вот лишний повод сожалеть о том,
Как бренна плоть и все что с ней в упряжке,
Заботы, мысли, толки и слова,
Все тяжелей и горше голова,
И не сказать, чем наши годы тяжки.
В задоре юности распробовав плоды,
Чья горечь так мучительно прекрасна,
Мы жили зря, мы жили ненапрасно,
Я снова повторяю это. Ты,
Быть может, помнишь, как все началось,
Быть может, стерлась первая граница,
Хоть ничего уже не возвратится,
Должно быть, есть центрующая ось,
И наши дни осмысленно прозрачны.
Но мудрость - не лекарство от беды,
Усталости, привычки к пораженьям -
Всего лишь смесь любви и униженья,
Диковинный бесценный эликсир
Алхимиков, искавших не его,
Но лишь сосуд, что вынести сумеет
Всю эту горечь скорпионьих жал,
Сожженных слез, беспомощных улыбок,
Мучения, раскаянья, стыда.
Весь этот сор вмещает без труда,
Сжигая в пыль растраченного века
В печальном сне не знающем конца,
Бесценный кубок - череп человека,
Дырявый кубок - череп мудреца.


III
Даже в этих краях наступает однажды весна,
Оседают сугробы, и солнце смеётся с лазури,
Прибавленье морщинок с холодного долгого сна
Заштриховано трубкой, которую медленно куришь.
Выходя на крыльцо, изучаешь квадраты теней,
Сокращая зрачок от слепящего белого света,
Прибавление горечи, нежности, знания, дней,
И щека в перекрёстке лучей холодна и согрета.
Время снега прошло. Приближается время ветров,
И уже за околицей снова желта и бугриста,
Беззастенчива степь, обнажив прошлогодний покров,
Но окрестные сопки по-прежнему снежно-пятнисты.
Проходя переулком, нечаянно встретить опять,
Разглядев с полпути, - этой статью нельзя обмануться -
И беспечно вдвоём на углу пять минут постоять,
Улыбаясь друг другу, и снова в пути разминуться.
Как сегодня легко, как сегодня мучительно мне,
И пружинит каблук на пожухшей оттаявшей шкуре,
У щербатых заборов косые опоры теней,
И истёртые брёвна окрашены в солнечный сурик.
Даже в этих краях наступает однажды весна,
То ли плачешь без слез, то ли глаз, улыбаясь, сощуришь,
Прибавленье морщинок с холодного долгого сна
Заштриховано трубкой, которую медленно куришь.


IV
Повторяя Овидия, скорбью уста напою,
Не с пустынного Понта, но более дальних окраин,
Здесь, возможно, не север, но Понт, без сомнения, - юг,
Да и где провести эту кромку последнего края?..
Если это письмо, то, скорее, письмо никуда,
Не слезящийся свиток на стогна Безумного Рима, -
Разговоры под вечер с потерянным другом, когда
Выпускаешь из трубки волокна слоистого дыма.
Здесь кончается сходство с озябшим унылым певцом,
Слишком мало похожего в скудости наших пейзажей,
И, с укрытым к зиме бородою курчавой лицом,
Я у лютых морозов покоен и весел на страже.
Здесь разрезом глаза повторяют натянутый лук,
Тарабарская речь не меняет течение мысли,
Истирая как волны неспешно внимательный слух,
И откроется вдруг в полнозвучье, значении, смысле.
Вот и имя твоё прозвучало в девичьих устах
Непривычно и ново - и этой не стало границы,
Так, должно быть, любя, обживают чужие места
Занесённые бурей откуда неведомо птицы.
Птицы знают полёт. Человеку привычна земля,
Эти сопки и степь, этот запах цветов и полыни,
И сухие шары - а не грузная снасть корабля -
Прошлогодних растений несутся в осенней пустыне.
Эта скорбь не о том, что увидишь за дымкою лет,
Эта скорбь не о том, что однажды исчезнет из виду,
Эта скорбь так проста, как вода, как дыхание, хлеб
И порой не сложнее бесхитростной детской обиды.
Всё приходит к концу. Даже в трубке погаснет огонь,
Степь укроется снегом, и звёзды окажутся больше,
Позабыв об оставленном, будешь глядеть из окон
Занесённого дома пустынней, внимательней, дольше.


V
Я жил в Азии,
Возносил молитвы
Луноликому Будде,
Спал, завернувшись в шубу.


VI
Что мне оставить и что мне беречь?
В доме огромном нетоплена печь,
В шубе потёртой и с трубкой в зубах
Тенью косматой скитаюсь в углах.
Девушки милой - ребёнка - глаза,
Что мне подумать и что мне сказать?
То ли, что сердце устало в груди,
Времени бездна - и вся впереди.
Грудой у дома забыты дрова,
К холоду ближе моя голова.
Белые нити и юная стать,
Что мне исправить и что наверстать?
Каждый, кто в доме не ищет тепла,
Новой зимою согрет до бела.
Грусть без причины и грусть без следа.
Время, когда замерзает вода, -
Так говорил мне один человек,
Время сведённых над яблоком век.
Только вчера я отправил письмо,
Голос к тебе добирается мой.
Даже вдвоём не сыграешь с судьбой,
Всё же, я выбрал бы это с тобой.
Хочешь сегодня услышать ответ?
- Нас не обманет лишь холод и свет.


VII
Даже эта весна не заставит писать стихи,
Не составить двух слов, как ни грызи перо,
Глядя в колодец неба, гладишь рукою мхи
Между согретых брёвен и размышляешь про
Исчезающий мир, росчерк в конце письма,
Сердце выпрыгивает из груди.
Время слагать стихи - осень или зима,
Время стихов позади.
Не кури неостывшую трубку, не соскребай ножом
Кольца пепла, считая свои века,
Кубок лишённый пепла выбросишь - он сожжён,
В комнате стелятся облака.
Не составить двух слов и не найти одно,
Не заложить страницы книги, раскрытой вдруг,
Солнце, купаясь в небе, топит снежное дно,
Где-то весенним лесом ходит далёкий друг.
Мало забот под небом - в печку подбросить дров,
Чай заварить покрепче, снова раскрыть кисет,
Мир за твоим окошком ярок и грубо нов,
Ты на разбитом стуле тоже почти не сед.
Только эта весна не заставит писать стихи,
Не составить двух слов, как ни грызи перо,
Глядя в колодец неба, гладишь рукою мхи
Между согретых брёвен и размышляешь про
Исчезающий мир, росчерк в конце письма,
Сердце выпрыгивает из груди.
Время слагать стихи - осень или зима,
Время стихов позади.


VIII
Овидий, милый, стоит ли тужить,
Чтоб знали мы без этих скорбных песен,
Что Цезарь нам - над прахом властелин,
Что Вечный город - пища для руин, -
Что для знамён и легионов тесен.
И я как ты свои справляю дни
В безвестности и скудном запустенье,
Твоя душа уснувшее растенье,
Опять настанут солнечные дни,
Рассеются мучительные тени,
Махнув рукой сиреневым лесам,
Мы полетим к весёлым небесам
И там опять окажемся одни.
Поэт, зачем ты тянешься туда,
Где воздух не удерживает слово,
Мы возвратимся горестно и снова
К своим печальным солнечным трудам
В серебряные лёгкие тенета,
Где золотых жужжание жуков,
Где шум листвы, поющие планеты,
Где наш удел в мерцании веков -
Сомнения, мучения да враки,
Докучный шелест траченой бумаги -
Вот наши безысходные силки.
И Цезарь режет хрусткие вилки,
И календарь становится неточен,
Строка длинней, послание короче,
Каменьями грохочущий прибой
Наводит сон, томление и скуку,
Ты за вином протягиваешь руку,
И я опять беседую с тобой.


IX
Тридцатая осень. Скажи мне - не много? Не мало?
И синяя дымка на пёстрые сопки упала.
И иней на травах, и праздничный холод на сердце.
Спешить ли? Отстать ли? И водки глотком обогреться.
И всё-таки осень встречать хорошо одиноким,
Нести никому невесомые лёгкие строки.
Разбуженный сном, где твоё произносится имя,
А здесь наяву ты живёшь и уходишь с другими.
На нищее счастье махну, улыбаясь, рукою,
Запомню тебя уходящей, далёкой, такою.
Осенние звёзды, срываясь, летят с небосвода,
И я вспоминаю приметы прошедшего года.
Тридцатая осень уже примеряет наряды,
Мы встретились снова - а лучшего мне и не надо.


X
Весть посылаю друзьям с берегов двуимённого Истра,
- Скорбную эту строку мог бы составить Назон.
Время уходит от нас безвозвратно и тягостно быстро,
Вот и зима настаёт - летний окончен сезон.
Также, а может, быстрее летят одинокие годы,
Белую нить в волосах лёгкие Парки прядут,
Утром спускаюсь к реке наблюдать быстротечные воды,
Стоит ли время делить чем-нибудь больше минут.
Я бы хотел оставаться в размеренном нищем покое
И избежать навсегда жалоб и горьких надежд,
Кажется, всё, чем живу, мне предвещает такое,
Даже уже не сыскать новых нерваных одежд.
Я прочитал неспеша тобой сочинённые строки,
Выкурил трубку о нас, вспомнил былую печаль,
Много призваний найдёшь - также и быть одиноким,
Может быть, где-то и нам свой уготован причал.
Вот я уже и письмо сочинять научился стихами,
Глуше страдание в них - мне дорога эта глушь,
Скоро зима, я опять тело согрею мехами,
Холод - опасность для тел, также лекарство для душ,
Дом небольшой свой достроить к зиме не успею,
Значит, придётся хлебнуть лютый и долгий мороз,
Древние так полагали - а им я перечить не смею -
В северных наших краях холод исходит от звёзд.
Ты написал мне, что трубка тебе пригодилась,
Смотришь на звёзды, и к ним тихо уходит дымок,
Как тяжело нам порою в жизни бы ни приходилось,
С этим снарядом в зубах будешь не так одинок.
Этим закончу - к чему умножать бесконечность,
Если закуришь - и я сразу за трубку возьмусь,
Нам ли с тобой горевать, наблюдать привыкающим вечность,
Верные наши друзья - холод и ясная грусть.


XI
Пишу тебе в эпоху нищеты
Из небольшой заснеженной долины,
На небе всходит полная луна
И свет струит на мёртвые равнины.
Давно вестей неслышно от тебя,
Моих вестей не будем и касаться,
Мне временами начало казаться,
Что я лишь сгусток тени или сна.
С утра топлю, но зябко у дверей,
Добро что их никто не раскрывает,
Пока я сам не выйду за порог.
Дневных забот окутан чередою,
Иду с ведром на прорубь за водою,
Пешнёю острой разбиваю лед,
Затем курю неспешно в полумраке,
Разглядываю дымные причуды,
Дредноуты исчезнувших флотилий
Вдали от незнакомых берегов -
Клубы и кольца. Сети облаков,
Особенно закатными часами,
В косых лучах сквозь пыльное оконце,
Они живут своей особой жизнью,
И я табак подбрасываю в топку.
Той девушки, что имя начертил,
Используя диковинные знаки,
Я в том письме и, кажется, просил
Расставить непослушные планеты,
Я вылепил по памяти портрет,
И он стоит еще не обожжённый,
Я перед ним что твой Пигмалион,
Но только без поддержки Афродиты,
А сам едва ли в силах оживить
- Хоть кажется податливою глина -
Глаза и губы и услышать речь,
Которую недавно слышал въяве.
Должно быть, есть на свете справедливость
- А может быть, ты так и не считаешь -
И все сойдется в мановенье ока,
И смех растопит лунные пространства.
Подходит ночь. Мой занесенный дом
Плывет под звездами крупнее спелых зерен,
Я также одинок и беспризорен,
И также не мечтаю об ином.


© Андрей Стрелков, 1993   ^